Soviet Orient

Что касается советской Центральной Азии, то война не дала тех результатов, на которые надеялись некоторые западные наблюдатели. Центральноазиатские войска сражались на войне как советские граждане. В их рядах, как правило, не было ни дезертиров, ни перебежчиков. (Несколько военнослужащих Советской армии дезертировали, но многие из них были русскими, которые приняли ислам и начали жизнь заново. Как бы ни были интересны их истории, их число ничтожно мало.)

Война в Советском Союзе была непопулярна, но в Центральной Азии ее непопулярность была не больше, чем в остальных регионах страны. Большинство молодых людей приняли официальное обоснование войны: что она ведется для оказания помощи дружественному государству в борьбе с контрреволюцией и иностранной интервенцией.

Даже спустя целое поколение после распада Советского Союза ветераны из Центральной Азии вспоминают, что сражались на войне как советские граждане. Большинство выходцев из Центральной Азии были простыми солдатами, а не офицерами, однако многие из них служили переводчиками или советниками правительства Афганистана – эти должности многие центральноазиаты занимали начиная с 1960-х годов.

Конечно, некоторые ветераны возвращались с сомнением в душе, но их число существенно не отличалось от числа ветеранов других советских национальностей. К разочарованию западных ястребов, ислам не сыграл никакой роли в отношении Центральной Азии к войне. И надо сказать, советское руководство не особенно беспокоилось о каком бы то ни было потенциальном воздействии на мусульманское население страны. Власти исходили из проверенного временем допущения, что мусульмане – лояльные советские граждане, которые коллективно продемонстрировали свой патриотизм, проявив готовность жертвовать собой в Великой Отечественной войне.

Эта исходная точка зрения начнет меняться лишь в конце советской эпохи. В 1980-х годах жители Центральной Азии в полной мере были гражданами СССР, привыкшими к его ценностям и обычаям. Из Ташкента, Алма-Аты или Душанбе Афганистан (или Синьцзян, если уж на то пошло) казался отсталым регионом, нуждавшимся в помощи добрых советских граждан. Тем не менее происходили и другие преобразования, не связанные с войной, которые могли поставить эти утверждения под сомнение. Эпоха Брежнева подходила к концу. Новое поколение руководителей партии и правительства вот-вот предпримет попытку подвергнуть советский режим перестройке и в итоге разрушит структуры, связывавшие страну воедино.

Другое дело – стоила ли эта дружба военного вмешательства, которое, несомненно, обострило бы отношения с Соединенными Штатами и испортило момент разрядки, возникшей между двумя сверхдержавами. Однако в течение 1979 года мнение советского руководства изменилось. Поведение Амина становилось все более непредсказуемым, и лидеры Политбюро опасались и того, что его радикализм поставит под угрозу социализм в Афганистане, и того, что он может заключить сделку с Соединенными Штатами и выступить против Советов.

10 декабря 1979 года Политбюро приняло судьбоносное решение о вмешательстве в Афганистан. Две недели спустя советский спецназ взял штурмом резиденцию правительства в Кабуле. В ходе операции Амин был убит, и его заменили члены фракции Парчам, которых вернули из изгнания и поставили у власти.

Советы вмешались от имени менее радикальной социалистической фракции и надеялись, что их участие ограничится наведением порядка, пока сами афганские силы подавляют мятежи и консолидируют власть. Но все пошло не по плану. Восстание против правительства оказалось слишком масштабным, а афганские силы чересчур разобщены, чтобы восстановить порядок. Советские войска вскоре обнаружили, что сражаются бок о бок с афганской армией (а часто и вместо нее). Им пришлось остаться в Афганистане еще почти на десять лет.

Советское вторжение привело к массовому переселению гражданских лиц в Иран и Пакистан. Лагеря беженцев в Пакистане стали бастионом оппозиции СССР, подпитываемой американскими, пакистанскими и саудовскими ресурсами. Советское вторжение, последовавшее за революцией в Иране, потенциально могло дестабилизировать позиции США на Ближнем Востоке и лишить их доступа к нефти в регионе.

Консервативные монархии арабского мира во главе с Саудовской Аравией почувствовали прямую угрозу как со стороны иранской революции, так и со стороны советского наступления. Ощутил ее и военный режим в Пакистане, у которого долгое время были непростые отношения с Афганистаном несмотря на общую веру. Все стороны объединились в поддержку афганского сопротивления. Они назвали это джихадом против советских атеистов и оказывали боевикам большую помощь. Бойцы сопротивления, известные как моджахеды, на Западе прославлялись как борцы за свободу.

В 1980-х годах понятие джихада связывалось в вашингтонских коридорах власти исключительно с позитивными смыслами. Рональд Рейган, приветствуя нескольких лидеров моджахедов в Белом доме, сравнил их с отцами-основателями Соединенных Штатов. На протяжении всей холодной войны общепринятая точка зрения на Западе состояла в том, что ислам – противоядие от коммунизма и, следовательно, стратегический актив, который следовало поддерживать.

Теперь, на полях сражений в Афганистане, Запад использовал исламские партии в качестве инструмента для борьбы с СССР. Циркулировало также мнение, что советские мусульмане представляют собой пятую колонну: неассимилированное население, недовольное властью коммунистов. Эксперты говорили об угрозе ислама Советскому Союзу как о новой надежде. И не только эксперты.

Уильям Кейси, директор ЦРУ, считал, что мусульмане Центральной Азии «могут нанести большой ущерб Советскому Союзу». ЦРУ перевело Коран на узбекский язык и тайно ввозило тиражи на советскую территорию вместе с другими религиозными трактатами радикальных исламистских авторов. Предполагалось, что чтение Корана на родном языке заставит советских мусульман подняться против коммунистического строя. Война в Афганистане не сделала Центральную Азию более религиозной, однако породила джихадизм, идею о том, что джихад – в первую очередь в военном смысле – ответ на все проблемы мусульманского общества. Джихадизм родился в Афганистане как дитя холодной войны.

Последняя драма холодной войны разыгралась, конечно, в Афганистане. Прокси-война, начавшаяся там в 1979 году, в некотором смысле по-прежнему продолжается и более сорока лет спустя. Она в значительной степени изменила мир.

Афганистан ведет свою историю от завоеваний Ахмад-шаха Дуррани в XVIII веке. Современные границы он обрел в конце XIX века, став буферным государством между Российской и Британской империями. Северный Афганистан долгое время был частью того же культурного и политического мира, что и Мавераннахр, однако проведение границ Российской империи вывело его на другую историческую траекторию.

В 1919 году, во время неразберихи после недавно окончившейся Первой мировой войны, новый король Аманулла-хан вынудил Великобританию признать его суверенитет. Затем он запустил программу государственного и национального строительства, которая в следующие несколько десятилетий достигла значительных успехов, особенно во время долгого правления Захир-шаха (1933–1973). Захир-шах поддерживал хорошие отношения с СССР, при этом не участвуя в пертурбациях, охвативших советскую Центральную Азию. Во время холодной войны он сохранял нейтралитет Афганистана и получал помощь от обеих сверхдержав.

В течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны в стране наблюдался значительный экономический рост. Как это часто происходило с другими странами третьего мира, многие представители новой образованной элиты Афганистана были недовольны отсталостью своей страны и искали пути ее преодоления.

Радикальный ответ дала Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА), образованная в подполье в 1965 году. Как и во многих других социалистических государствах третьего мира, марксизм НДПА был вторичен по отношению к увлечению советской моделью преобразований общества. Несмотря на склонность к фракционности и отсутствие в сельской местности, НДПА поддержала Мухаммеда Дауда Хана, двоюродного брата и шурина короля, в свержении монархии и провозглашении республики в 1973 году.

Однако, по мере того как Дауд укреплял власть, он стал выступать против партии. Страх перед чисткой привел членов НДПА в армии и военно-воздушных силах к захвату власти посредством кровавого переворота в апреле 1978 года. Партия установила демократическую республику и объявила захват власти Саурской революцией, по названию месяца апреля на дари.

НДПА проводила политику быстрых преобразований, включая земельную реформу, изменения в семейном законодательстве, обеспечение массового образования как для мальчиков, так и для девочек, а также пыталась ограничить власть старых элит, в том числе улемов. Однако революция вскоре потерпела неудачу, поскольку новый режим быстро погрузился в междоусобную войну.

Во-первых, более радикальная и нетерпимая фракция Хальк («народ») зачистила своих соперников из фракции Парчам («знамя»). Затем два лидера фракции Хальк, Нур Мухаммад Тараки и Хафизулла Амин, поссорились между собой. Амин победил и приказал казнить Тараки. И даже не случись всего этого хаоса, новому режиму не хватило бы поддержки, чтобы удержаться у власти. За массовым восстанием в Герате в марте 1979 года последовали мятежи в армии и по всей стране.

Эта суматоха была на руку как американцам, чьи спецподразделения вступили в бой, так и Пакистану, с которым у Афганистана были территориальные споры и постоянно напряженные отношения. Не справляясь с беспорядками, правительство Афганистана обратилось за военной помощью к Советскому Союзу.

СССР был весьма осторожен в том, что касается военных интервенций за рубежом. За исключением Восточной Европы, они посылали в дружественные страны и зависимые государства только военных советников и экспертов. Вначале Политбюро не проявило особого энтузиазма в отношении вмешательства в афганские дела. Советский Союз не инициировал революцию, однако дружественный режим в Афганистане был бы ему кстати.

Советская система федерализма с территориальной автономией и относительно децентрализованной партийной организацией казалась уйгурам и казахам в Синьцзяне весьма привлекательной. Так было в 1950-х годах, во времена расцвета союза СССР и Китая.

Распад его привел к массовому бегству казахов и уйгуров в Советский Союз. Как только границы закрыли, Синьцзян стал подвергаться непрекращающейся пропаганде с обеих сторон. Советские радиопередачи на уйгурском и казахском языках превозносили достоинства жизни в советской Центральной Азии, а обвинения СССР в ревизионизме и социал-империализме стали основой китайской политической риторики.

Для жителей Центральной Азии самым важным фронтом холодной войны стал китайско-советский, который проходил через саму Центральную Азию. Как отмечалось выше, союз Китая и СССР развалился, и к 1962 году армии двух коммунистических держав обменялись встречным огнем. Многие из вооруженных стычек происходили вдоль казахстанско-синьцзянской границы.

Сейчас можно сказать, что распад этого альянса не столь уж и удивителен. На протяжении всего XX века коммунизм был связан с идеей национального освобождения. Нет лучшего примера этой прописной истины, чем Китай. Китайская революция была националистической и антиимпериалистической. С самого начала КПК руководствовалась идеей восстановления суверенитета Китая и возвращения былой силы после столетия унижений.

Советскую опеку в лучшем случае терпели. Помощь СССР была необходима, однако КПК никогда не забывала, что Россия была одной из держав, унизивших Китай. Мы помним, что Сталин добился от Мао Цзэдуна уступок в Маньчжурии и Синьцзяне, традиционных зонах российского влияния, и это раздражало «великого кормчего».

В 1958 году, после смерти генсека, Мао пожаловался Хрущеву на «человека по имени Сталин, который забрал Порт-Артур и превратил Синьцзян и Маньчжурию в полуколонии, а также создал четыре совместные компании».

И все же любопытно, что именно хрущевская десталинизация положила начало процессу разрушения союза двух коммунистических держав. Мао и КПК разговоры Хрущева о сосуществовании с капитализмом оскорбляли: они усматривали в этом предательство революционных идеалов, а отсутствие энтузиазма у Хрущева по поводу конфронтации Китая с Соединенными Штатами из-за Тайваня и с Индией из-за спорной территории в Синьцзяне и вовсе их обижало.

В назревающей конфронтации Мао облачился в мантию «подлинного марксизма» и обвинил Хрущева и Советы в ревизионизме. Нововведения Хрущева, утверждал Мао, «изменят пролетарский характер Коммунистической партии Советского Союза… и проложат путь к реставрации капитализма». К концу 1950-х годов список претензий увеличился и теперь включал в себя еще и советское вмешательство в Синьцзян, которое, предполагалось, разжигало уйгурский национализм с целью подрыва власти Китая.

После раскола риторика стала еще резче. В 1964 году Мао Цзэдун заявил японской делегации: «Около ста лет назад территория к востоку от Байкала стала российской территорией, и с тех пор Владивосток, Хабаровск, Камчатка и другие пункты превратились в территории Советского Союза. Мы еще не предъявили счет за весь этот список».

Хрущев возмутился. «Ко всем захватчикам прошлого… должно быть одинаковое отношение, – заявил он Президиуму Коммунистической партии Советского Союза. Русские цари вели завоевательные войны. А чем занимались китайские императоры? Такими же завоевательными войнами, тем же грабежом, что и цари России… Возьмем, к примеру, Синьцзян. Разве там искони жили китайцы?.. Это уйгуры, казахи, киргизы и другие народы. Китайские императоры в прошлом покорили их, лишили их самостоятельности».

Хрущев был близок к истине, но такая точка зрения вызывала гнев у любого китайского режима в XX веке. Мао назвал Советы «социал-империалистами», которые эксплуатируют язык социализма для оправдания империализма. Китай же, как колонизированная в прошлом страна, должен служить настоящим примером для третьего мира, а его крестьянская революция гораздо более актуальна для преимущественно аграрных стран деколонизирующегося мира, чем какие бы то ни было предложения СССР.

Китайский антиимпериализм основывался на представлении о том, что Китай – жертва империализма, а не империя. Для китайского национализма взгляд на Синьцзян или Тибет как на колонии был категорически неприемлем. И ровно поэтому именно для Синьцзяна, как ни для какой другой территории мусульманского мира, Советский Союз представлялся поборником свободы.

Потенциальные паломники перед отъездом проходили тщательную проверку КГБ, а по прибытии подвергались расспросам. Саудовская Аравия была жестко антикоммунистической страной. Советским делегациям разрешалось ездить в хадж просто ради того, чтобы хоть какой-то контакт между странами поддерживался, однако делегации были настолько немногочисленны по составу, что уже одно это обстоятельство заведомо исключало саму возможность общественной дипломатии.

Дипломатических успехов Советский Союз достиг не на всех фронтах. Несколько ближайших соседей СССР – Турция, Иран и Пакистан – по-прежнему относились к нему настороженно и в 1950-х годах перешли в лагерь США. Их правительства подавляли социалистические движения с разной степенью жестокости.

Гораздо лучше складывались у Советского государства отношения со странами, которые стремились дистанцироваться от Соединенных Штатов. Индия стала близким другом СССР. В других странах Ближнего Востока модернизационные режимы, пришедшие к власти в результате свержения консервативных монархий (как это случилось в Египте, Сирии, Ираке и Ливии), стали лучшими друзьями страны Советов, чьей политикой социальных преобразований и опытом развития они восхищались.

Во всем исламском мире дебаты о Советском Союзе были сосредоточены на его отношении к мусульманам внутри страны. Для антикоммунистов ограничения на исповедание ислама и религиозное образование служили четким свидетельством того, что Советский Союз подавлял религию и что его заявления о национальной автономии лишь уловка для отвода глаз. Представители левого фланга больше обращали внимания на экономическое развитие региона и социальные преобразования, одновременно отмечая религиозную свободу в советской жизни.

Коммунисты быстро поняли, что от них требуется. В 1954 году, вернувшись из поездки в Индию, Пакистан и Афганистан, Рашидов написал докладную записку Мухитдинову, тогдашнему первому секретарю Коммунистической партии Узбекистана, в которой утверждал, что Узбекистану необходимо принять активные меры для противодействия «пропаганде в этих странах… со стороны американских и английских империалистов», согласно которой мусульмане в Советском Союзе подвергаются притеснениям.

Рашидов предложил опровергнуть эту точку зрения, издав путеводитель по исламским местам в республике. Однако, как он отметил, «многие мечети, святыни и религиозные памятники в Узбекистане находятся в запущенном состоянии и используются не по назначению». Таковы были последствия антирелигиозных кампаний 1927–1941 годов.

В знаменитом медресе Баракхана располагалась база горючих материалов, а здание на территории мечети Тилля-шейха, где размещалось САДУМ, было передано школе, которая использовала его в качестве спортзала. В результате вмешательства Рашидова некоторые из этих зданий отремонтировали и передали САДУМу с тем, чтобы их можно было показывать высокопоставленным иностранцам.

САДУМ тоже сыграет важную роль в этом соревновании двух систем. Его лидеры принимали многочисленные иностранные делегации, особенно из мусульманских стран, а комплекс его зданий был неотъемлемой частью каждого туристического маршрута. Ему удалось избавиться от школьного спортзала в помещении главного управления, однако до самого конца все эти здания выглядели весьма скромно. (Я был одним из туристов, посетивших эти здания в 1985 году. Мне они показались несколько пообветшавшими и запустелыми; впечатления, что здесь размещалось какое-то значительное учреждение, они не производили.)

Улемы САДУМа тоже ездили за границу. Они постоянно принимали участие в международных конференциях по вопросам разоружения и мирного сосуществования, а также посещали другие мусульманские страны в рамках советской культурной дипломатии. Советская власть надеялась убедить иностранных мусульман в том, что ислам в Центральной Азии процветает – впрочем, едва ли САДУМу удавалось переубедить тех, кто был с этим не согласен.

Кроме того, под руководством САДУМа проходил ежегодный хадж в Мекку, участие в котором снова разрешили с 1947 года. Правда, советская делегация насчитывала всего 25–50 человек. (К 1980-м годам количество паломников, отправляющихся в хадж в Саудовскую Аравию, достигло 900 000 в год, при этом количество паломников из мусульманских стран с населением, эквивалентным населению Центральной Азии, исчислялось десятками тысяч.)