Soviet Orient

Вся советская экономическая программа сделалась предметом дискуссии. Центральное место в новой критике заняли экологические и медицинские последствия монокультуры хлопка.

Писатели привлекали внимание к тому, что доход на душу населения в Центральной Азии вдвое ниже среднего по Союзу, что показатели младенческой смертности во много раз выше, а потребление мяса и молочных продуктов составляет половину или треть от общесоюзного показателя.

Таджикские экономисты долгое время выступали за создание трудоемких производств, которые поглотили бы излишки рабочей силы в Таджикистане. Эти требования теперь выдвигались с еще большей настойчивостью.

Узбекская интеллигенция возражала против того, чтобы пресса характеризовала их республику как гнездо коррупции. Они настаивали, что причиной хлопкового скандала стал ненасытный аппетит Москвы к хлопку. Адыл Якубов, известный писатель, а затем глава Союза писателей республики, спросил на конференции в Москве: «Разве это не тот случай, когда та самая уважаемая организация [Госплан], которая спускает план сверху для нашей республики, бессознательно подталкивает нас к новым фальсификациям?».

Вся хлопковая экономика стала предметом споров. Теперь утверждалось, что Москва платила за «белое золото» лишь малую долю реальной цены, заставляя узбекских земледельцев трудиться в полной нищете. Между тем Москва, извлекая ресурсы Узбекистана за гроши, называла свои бюджетные трансферы Узбекистану «субсидиями», создавая впечатление, что республика – обременение для государства.

Писатель Мухаммад Салих утверждал, что условия, на которых Москва закупала узбекский хлопок, были хуже, чем в царский период. В тот период узбекский крестьянин получал за килограмм хлопка денег достаточно, чтобы купить корову, а в середине 1980-х годов за килограмм хлопка уже платили цену пятнадцати коробков спичек.

Узбекские писатели осудили и тот факт, что всего 6 % хлопкового волокна, произведенного в Узбекистане, остается в республике. Остальное отправлялось на текстильные фабрики в России, которые затем поставляли готовую продукцию обратно в Узбекистан.

В эпоху гласности употребление слова «империя» оказалось способом делегитимизации советского режима.

Гласность сделала возможным также и обсуждение белых пятен в новейшей истории. Вопросы, которые долгое время были табуированы, теперь можно было задавать вслух и искать на них ответы. История раннего советского периода подверглась демифологизации. Имена, преданные забвению, вернулись в средства массовой информации. Среди них были имена интеллигентов 1920-х годов и первого поколения центральноазиатских коммунистов, которых репрессировали в 1930-х годах, чтобы затем вычеркнуть из общественной памяти.

В эпоху Хрущева многих из этих деятелей реабилитировали, то есть аннулировали судебные дела против них, однако этот процесс не исправил предвзятых и часто откровенно ошибочных описаний их жизни и творчества, которые воспринимались как совершенно естественные.

Узбекский писатель Абдулла Кадыри, расстрелянный в 1938 году, в 1957 году был реабилитирован, и его основные произведения вновь были опубликованы, однако мало что из прочего его творчества, в том числе многочисленные сатирические произведения, увидело свет. Имена Абдурауфа Фитрата и Чулпана, других важных фигур узбекской литературы 1920-х годов, почти не упоминались в печати, а их произведения не переиздавались. Теперь их работы снова оказались на прилавках книжных магазинов.

Процесс шел медленно и постепенно, и ведущую роль в нем играли скорее литературоведы, чем историки, однако возвращение этих текстов делало советскую мифологию все более и более несостоятельной.

Политическую историю революционной эпохи снова начали обсуждать, и имена Мустафы Шокая, Ахметжана Байтурсынова и Алихана Букейханова, лидеров несостоявшихся автономных правительств революционной эпохи, снова были извлечены на свет. По мере заполнения белых пятен сам фундамент советского исторического нарратива ощутимо преображался.

Журналы, которые издавали разного рода институции, и союзы писателей каждой республики стали трибунами для новых ораторов, и предметом дискуссии могло оказаться что угодно. Эта национальная интеллигенция была в значительной степени продуктом позднесоветского периода: социальная мобильность породила ее, а инвестиции в академический сектор обеспечили ей трудоустройство. В каком-то смысле она была очень советским явлением. В целом она была лояльна по отношению к государству и мыслила советскими категориями. Критика, которую она артикулировала теперь, тоже была советской, но от этого не менее разрушительной.

Экологические издержки советской экономической политики, особенно в том, что касается монокультуры хлопка, становились очевидными, а массовый рост населения на юге Центральной Азии и нежелание узбеков и таджиков переезжать в города и включаться в индустриальные производства заставили многих политиков и ученых в Москве пересмотреть некоторые базовые положения.

В 1983 году Юлиан Бромлей, глава Института этнографии в Москве, утверждал, что советская экономическая политика не учитывала национальные традиции региона, которые якобы удерживали жителей Центральной Азии от того, чтобы трудоустраиваться в отрасли, не соответствующие этим традициям.

Бромлей был одним из главных сторонников концепции этногенеза – идеи о том, что различные этносы (этнические группы) исторически развиваются путем генетического смешения, и поэтому каждый этнос генетически уникален. Концепция была спорной, поскольку заявляла о генетической природе наций и подчеркивала их специфику, тем самым ставя под сомнение универсальность марксизма и советского проекта.

Теперь Бромлей фактически утверждал, что жители Центральной Азии генетически не приспособлены к промышленному труду. Политические последствия были очевидны: больше не было никакого смысла инвестировать в индустриальный сектор в регионе. Другие российские антропологи заговорили о том, что испытывают отчаяние из-за неспособности жителей Центральной Азии порвать со своими традициями и войти в индустриальную современность.

Кульминацией аргументации такого рода стала книга Сергея Полякова, который нарисовал картину общества, пропитанного «традиционализмом»: феномен, который представлял собой «полное неприятие всего нового, привнесенного извне в привычный, "традиционный" образ жизни. Традиционализм не просто борется с новизной; он активно требует постоянной корректировки образа жизни в соответствии с древней, исконной, или "классической", моделью"».

Согласно этому пессимистичному анализу, за советский период в Центральной Азии ничего не изменилось, поскольку силы традиций победили все попытки модернизации. Этот регион был чуждым, и ассимилировать его было заведомо невозможно. Аналитический подход такого свойства ставил под сомнение не только советскую политику, но и саму природу советского проекта. «Если универсалистское видение несостоятельно, – указывает Артемий Калиновский, – тогда какова была роль и цель Советского Союза?»

Чистка в Узбекистане вызвала глубокое недовольство не только среди партийной элиты, но и среди населения в целом. Следственные группы и посторонние лица, назначенные на высокие должности, именовались «красным десантом» республики. Однако к первому открытому конфликту попытка Москвы продемонстрировать свою власть привела в Казахстане. 16 декабря 1986 года толпа казахских студентов собралась перед зданием Центрального комитета Коммунистической партии Казахстана в знак протеста против отстранения Кунаева.

Тот факт, что его сменил русский, причем даже не из Казахстана, превратил недовольство в протест. Ночью власти отправили войска для разгона многотысячной толпы. За следующие три дня демонстрация переросла в беспорядки, которые жестоко подавили. Были значительные жертвы, и, по осторожным оценкам, число погибших составило около 200 человек. Это был первый публичный протест в горбачевском Советском Союзе против диктата центра. В Казахстане протест стал известен как Желтоксан, или Декабрьское восстание. Советские власти замяли дело сразу после окончания протеста, но пару лет спустя именно на его основе будут формироваться платформы многих демократических организаций в Казахстане.

Центральная Азия после реформ сильно отличалась от того, чем она была в 1917 или в 1953 году. Теперь в каждой республике было свое образованное население, своя национальная интеллигенция, которая в состоянии была четко формулировать общественные позиции. В эпоху гласности интеллектуалы – экономисты и технические специалисты, а также писатели, поэты и кинематографисты – обрели свой голос.

Атака на партийное руководство Узбекистана была уже в самом разгаре, когда Горбачев пришел к власти в Москве. Избрание Горбачева на пост генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза ознаменовало смену поколений в руководстве страной, находившейся под контролем одного и того же поколения после смерти Сталина в 1953 году.

Вступив в должность, Горбачев столкнулся с рядом проблем: за последние пятнадцать лет экономический рост в СССР замедлился, глобальная конкуренция с Соединенными Штатами истощала ресурсы, а экологические проблемы становилось все труднее игнорировать. Горбачев понимал, что эти вопросы требуют новых ответов. Он был ленинцем и не ставил своей целью развал Советского Союза, однако он выпустил на волю силы, которые никто не мог контролировать.

Его первым лозунгом стало ускорение, то есть стремление форсировать замедляющиеся темпы экономического роста, однако он быстро понял, что экономическая реформа требует передачи полномочий по принятию решений и гласности, чтобы обсуждать альтернативные варианты в дискуссионном порядке.

Кампания гласности оказалась роковой: в результате ослабла цензура и было позволено выражать идеи и взгляды, которые до сих пор были табуированы. К 1987 году Горбачев заговорил о необходимости перестройки. Та была призвана укрепить советскую экономику, а не отправить ее на свалку истории. Ее первоначальные цели были довольно скромными.

Предприятия должны были получить право устанавливать свои собственные производственные задачи и напрямую взаимодействовать с иностранными партнерами, а также самостоятельно перейти на «хозрасчет», то есть сводить бухгалтерский баланс без субсидий из государственного бюджета.

Эти реформы предполагалось обсуждать в публичном пространстве, которое вдруг обрело невиданную за всю советскую историю открытость. Высокообразованное население – великое достижение эпохи Брежнева – стало участником эксперимента по одновременной либерализации экономической и политической сфер.

Главной целью Горбачева в Центральной Азии было сломить власть старого поколения местных элит. Он быстро добился изменений в руководстве республик, чтобы опереться на новую группу лидеров.

В 1982 году умер Джабар Расулов, долгое время занимавший пост первого секретаря компартии Таджикистана, а в 1983 году – Рашидов. В течение 1985 года Горбачев вынудил первых секретарей коммунистических партий Киргизии и Туркменистана (а также преемника Расулова – Рахмона Набиева) уйти в отставку, после чего Динмухамед Кунаев в Казахстане остался единственным сохранившимся с брежневской эпохи руководителем.

В декабре 1986 года Кунаева тоже отстранили от должности. Его сменил Геннадий Колбин, этнический русский, который никогда не жил и не работал в Казахстане. В январе 1988 года Инамжон Усманходжаев, преемник Рашидова и координатор чистки в узбекской партии, был вынужден уйти в отставку. Десять месяцев спустя его арестовали по обвинению во взяточничестве. Москва перетряхнула политическую элиту Центральной Азии и переписала правила игры.

Все это отражалось на первых полосах республиканских газет и транслировалось по центральному телевидению. «Хлопковое дело» стало обвинительным актом всему региону и его культуре, которая, как теперь выяснялось, сплошь построена на коррупции и беззаконии.

Российские политики и ученые начали говорить о том, что Центральная Азия – обременение для государства и что «субсидии», выплачиваемые региону, усугубляют бедность РСФСР и лишают ресурсов другие «более продвинутые» регионы страны.

Политические недуги позднего брежневского периода породили сомнения в отношении советского проекта в целом у многих ученых и политических экспертов в Москве еще до того, как Горбачев затеял встряску.

Когда арестовали некоего Асланова, бывшего руководителя потребсоюза в городе Ромитане, у него обнаружили 9 кг золота, 3,5 кг жемчуга, 974 золотых монеты царского периода, более тысячи драгоценных камней, 170 000 рублей наличными и три автомобиля. Пожалуй, самым печально известным примером стал случай с Ахмаджаном Адыловым, директором местного агропромышленного комплекса в Папском районе Ферганской долины. Ранее он возглавлял колхоз и получил множество наград в должности члена партии (у него было три ордена Ленина, орден Октябрьской Революции и звезда Героя Социалистического Труда), избирался на различные партийные съезды и был депутатом Верховного Совета Узбекистана. Выяснилось, что бóльшую часть Папского района он превратил в личную вотчину и даже оборудовал там частную тюрьму, где пытали или отправляли на принудительные работы тех, кто перешел ему дорогу.

Расследования привели к волне арестов, которая пошла как горизонтально – по всей республике, так и вертикально – вверх по партийной и советской иерархии. К февралю 1986 года, когда состоялся следующий съезд компартии Узбекистана, сменилось уже 40 из 65 секретарей областного уровня, в том числе 19 из 13 первых секретарей и более 260 секретарей парторганизаций районного и городского уровней. Трети председателей районных и городских администраций были предъявлены уголовные обвинения. Лишь пятая часть из 177 членов республиканского центрального комитета сохранилась с момента предыдущего съезда в 1981 году (обычный уровень текучести кадров в центральных комитетах был намного ниже: две трети или более депутатов, фигурировавших на одном съезде, оказывались и на следующем).

Власти возбудили сотни уголовных дел и посадили в тюрьму тысячи людей. Несколько человек, в том числе по меньшей мере один партийный секретарь краевого уровня, были приговорены к смертной казни. Было несколько случаев самоубийств среди опальных чиновников. Рашидов скоропостижно скончался 31 октября 1983 года, как раз в тот момент, когда расследование набирало обороты. В последние несколько недель своей жизни он выглядел обеспокоенным и подавленным, и по сей день ходят слухи, что он покончил с собой.

Занавес над эпохой Рашидова опустился довольно внезапно и при печальных обстоятельствах. К тому времени Рашидов правил Узбекистаном почти половину периода существования республики и руководил масштабными социальными и экономическими преобразованиями. В феврале 1986 года Коммунистическая партия Узбекистана начала атаку на Рашидова и его наследие. Его тело перенесли из мавзолея на обычное кладбище, а его имя стало синонимом коррупции и должностных преступлений.

«Хлопковое дело» изменило отношения Узбекистана с центром. Многих из уволенных заменили кадрами, присланными из европейской части России. В одном лишь 1984 году 300 чиновников из России, Украины и Белоруссии заняли важные посты в Узбекистане. Узбеки потеряли большинство в бюро Центрального комитета Коммунистической партии Узбекистана, республиканском эквиваленте Политбюро: к 1986 году из тринадцати членов узбеками были всего шестеро, тогда как в 1981 году их было семь из одиннадцати. Брежневскую конвенцию уничтожили его преемники.

Михаил Горбачев подал в отставку с поста президента СССР в прямом эфире 25 декабря 1991 года и положил конец не только своему пребыванию на этом посту, но и советскому эксперименту. Фактически Союз уже несколько месяцев как прекратил свое существование, и отдельные республики провозгласили независимость, но распад Советского государства сделал новый статус-кво официальным. Пять республик советской Центральной Азии вышли на мировую арену в качестве суверенных государств.

Переход к независимости оказался неожиданным и во многих отношениях нежеланным как для простого народа, так и для политических элит Центральной Азии. Распад Советского Союза положил конец почти десятилетию смуты, в которой виновата была сама Москва. Это не было бунтом на периферии, наоборот, сам центр своими решениями раскачивал лодку после смерти Леонида Брежнева в ноябре 1982 года.

Преемник Брежнева, Юрий Андропов, с 1968 по 1982 год возглавлял КГБ, и он выбрал своим приоритетом борьбу с коррупцией. Центр аннулировал брежневскую конвенцию, согласно которой республиканским элитам предоставлялась значительная свобода действий в обмен на выполнение экономических задач, и превратил Узбекистан в эпицентр борьбы с коррупцией.

Однако именно коррупция – игнорирование юридических тонкостей, преобладание личных связей и договоренностей локального масштаба, как и многое другое, – позволяла стране функционировать на протяжении предыдущего двадцатилетия беспрецедентной стабильности. Ханжеское стремление Андропова к законности положило конец этой стабильности и открыло ящик Пандоры.

Во время одного из регулярных визитов в Москву в августе 1983 года Шарафа Рашидова попросили встретиться с Егором Лигачевым, недавно назначенным главой Организационного бюро Коммунистической партии. Кандидаты в члены Политбюро редко получали приглашения на встречи от простых начальников отделов, но Рашидов согласился. Там Лигачев показал ему кипы писем на имя ЦК от простых людей Узбекистана с жалобами на высокий уровень коррупции и беззакония в республике. Письма эти присылались в Москву уже несколько лет. Их перенаправляли партийным властям в Ташкенте, а те обычно отвечали, что сообщения необоснованны либо что соответствующие меры уже приняты.

Теперь же, под руководством Андропова, партия решила разобраться с Рашидовым напрямую. После чего в республику было откомандировано несколько следственных групп, которые выявили множество «негативных явлений». Кадровые назначения обычно производились благодаря личным связям, которые часто основывались на родстве, землячестве или однокашничестве, что создавало сети поддержки, которые закреплялись в политических и административных органах. Взяточничество было распространено повсеместно.

Самое главное, следователи обнаружили поразительный уровень коррупции в хлопководческом комплексе. Отчеты о производстве хлопка систематически фальсифицировались – многие годы. Цифры завышались, и с государства взималась плата за закупки хлопка, существовавшего только на бумаге. Оказалось, что в период с 1978 по 1983 год объем производства хлопка был завышен на 4,5 миллиона тонн, что составляет почти годовой производственный план, в результате чего были незаконно присвоены сотни миллионов рублей.

Столкнувшись с необходимостью выполнять все увеличивающиеся планы, местные «бригадиры производства» прибегали к всевозможным методам, вымогая все больше и больше у своих подчиненных. Например, они заставляли членов колхозов работать сверхурочно или расписываться в получении заработной платы, которую те никогда не получали. Отдельные люди наживали огромное богатство в виде наличных денег или дефицитных товаров, бóльшую часть которых прятали в подвалах или закапывали в полях.

1989 год вызвал сейсмические изменения в политике и культуре Центральной Азии. Два типа реформ, реализованные двумя режимами, повели две половинки Центральной Азии по совершенно разным траекториям.

Пять советских республик буквально были катапультированы – к независимости и национальному суверенитету. Они договорились о своем месте в международном порядке после окончания холодной войны, а что касается внутренней политики, превратились в национальные государства, основанные на прославлении своей нации и своей культуры.

Китайская же часть Центральной Азии все теснее переплетается с китайским государством, при этом ее национальная и культурная специфика стирается, а демографический состав меняется.

Экономическое положение обеих частей также изменилось. В 1989 году советская Центральная Азия была экономически намного сильнее китайской части, в ней была серьезная тяжелая промышленность и развитая инфраструктура, однако сегодня экономическим двигателем региона стал Синьцзян. Китайские товары и китайские граждане, ранее отрезанные от советского пространства закрытой границей, теперь стали доминировать в странах постсоветской Центральной Азии, где Синьцзян играет важную роль в торговле. Отношения между двумя половинками Центральной Азии сменились на противоположные.