Soviet Orient

Некогда экзотически-азиатский, город стал витриной советской современности, и официальные делегации со всего мира, поток которых никогда не иссякал, своими глазами увидели эту метаморфозу (особенно после землетрясения 1966 года). Приглашение в регион иностранных гостей имело важные последствия и внутри страны. Жители Центральной Азии, особенно те, кто так или иначе участвовал в приеме приезжих, стали гордиться своей советскостью; теперь и они тоже ощущали себя составной частью романтизированного образа революции.

Отметим, что ислам, если и сыграл в этом процессе какую-то роль, то незначительную. Большинство иностранных студентов, обучавшихся в Центральной Азии, были мусульманами, однако в основном они были убежденными приверженцами секуляризма. Все их обучение проходило полностью на русском языке. Кроме того, большинство из них были русофилами, и наличие общей с центральноазиатами религии мало что для них значило.

Утверждение о том, что Советский Союз не только решил национальный вопрос, но и привел бывшие колонии к равенству, стало центральным в самопрезентации страны в третьем мире в начале холодной войны.

В последующие десятилетия советские писатели утверждали, что опыт Центральной Азии показал, как социализма можно достичь «в обход капитализма». Таким образом Ленин скорректировал теорию исторических этапов Маркса, и эта поправка имела большое значение для новых независимых стран третьего мира, которые столкнулись с проблемами модернизации и развития.

Путь к светлому бесклассовому будущему социализма, не требующий длительного пребывания на этапе капитализма, действительно стал бы для них по-настоящему великим даром. Для многих новых независимых стран советская модель плановой экономики с ее элементами импортозамещения и самообеспечения была весьма привлекательной. Центральная Азия теперь была не форпостом революции, а примером для подражания другим.

У холодной войны был и культурный фронт, где две сверхдержавы вели битву за сердца и умы людей в странах третьего мира. Американцы не только отправляли джазовые труппы в мировые турне, но прибегали и к более грубой тактике: например, платили кругленькие суммы писателям из стран третьего мира за публикацию проамериканской или антисоветской художественной литературы. Американцы оказывали большую моральную и финансовую поддержку эмигрантам из Советского Союза и антикоммунистическим организациям по всему миру.

У коммунистов не всегда находились пригоршни долларов, которыми можно было бы разбрасываться, однако им удавалось извлекать прибыль за счет сильных чувств. Для многих антиколониальных интеллектуалов Соединенные Штаты выступали защитниками глобального статус-кво, который почти не изменился с предоставлением формальной независимости бывшим колониям. Многие люди, которые не были коммунистами, по-прежнему видели в Советском Союзе еще один полюс поддержки своих устремлений, и их привлекали эгалитарные идеалы, которые исповедовали Советы.

Новая хрущевская дипломатия обратила эти связи себе на пользу при значительной поддержке центральноазиатских деятелей. В октябре 1958 года в Ташкенте состоялась Конференция писателей стран Азии и Африки. В числе присутствовавших были Назым Хикмет – турецкий поэт, живший в изгнании в Москве, Фаиз Ахмад Фаиз – пакистанский поэт, вызывавший у родного государства множество подозрений, Усман Сембен – сенегальский писатель и режиссер, Уильям Дюбуа – афроамериканский ученый и активист, индонезийский писатель Прамудья Тоер, китайский писатель Мао Дунь и Мулк Радж Ананд, писатель из Индии.

Вел конференцию Рашидов, тоже писатель. Конференция учредила Ассоциацию писателей Азии и Африки, один из символов солидарности стран третьего мира и попытки наладить глобальные связи без посредничества Европы или Соединенных Штатов. Организация просуществовала до конца холодной войны и регулярно проводила конференции, в том числе в Алма-Ате в 1973 году.

В большей степени, чем какое-либо другое место, Ташкент стал центром взаимодействия СССР с третьим миром. Издательство «Радуга» публиковало произведения центральноазиатских авторов на персидском, арабском, урду, хинди и других иностранных языках.

В 1968 году в городе начали раз в два года проводить кинофестиваль, где показывали фильмы из стран Азии и Африки (а с 1976 года – и Латинской Америки), а тысячи студентов из Африки, стран Ближнего Востока и Южной Азии учились здесь в университетах и институтах. В Советском Союзе никогда не снимались ограничения на поездки за границу, и этот факт делал присутствие иностранных студентов в Ташкенте еще более примечательным.

Он стал первым представителем Центральной Азии в этом органе власти. «У нас в центре не хватает людей с Востока и даже людей, которые о нем что-то знают, – сказал Хрущев Мухитдинову. – Вы узбек, азиат, мусульманского происхождения, следовательно, вы разбираетесь в этих вопросах. Кто, кроме вас, будет заниматься нашей восточной политикой?»

Мухитдинов не только занимался «восточной политикой», но и стал ключевым союзником Хрущева в борьбе за контроль над партией. Во второй половине 1950-х годов Мухитдинов выезжал за границу и принимал многочисленных гостей в Москве и Ташкенте. Когда в 1961 году Хрущев отвернулся от своих протеже, Мухитдинова исключили из президиума.

Он остался в Москве и еще несколько лет работал в различных ведомствах союзного уровня. Затем, в 1968 году, Брежнев назначил его послом в Сирию, которая являлась ключевым союзником СССР. Война 1967 года обернулась для советских целей на Ближнем Востоке такой же катастрофой, как и для арабского национализма, и посольская должность в Дамаске имела решающее значение. Мухитдинов работал в Сирии вплоть до своей отставки в 1978 году.

Начало холодной войны совпало с эпохой деколонизации, которая не только открывала новые возможности, но и создавала проблемы для советской дипломатии. Основная задача состояла в том, чтобы ослабить влияние бывших колониальных хозяев на новые независимые государства и вывести эти государства из-под глобальной гегемонии Соединенных Штатов. Окно возможностей представляло стремление новых государств к независимости, а также их желание управлять своей судьбой и ресурсами.

Советский Союз провозгласил себя защитником эксплуатируемых и проводником на пути к альтернативному развитию, который привел бывшие колонии к равенству с метрополией и – теоретически – положил конец эксплуатации. Во многих отношениях это было возвращение к риторике 1920-х годов, когда Советы изображали себя потенциальными освободителями колониального мира. В 1925 году Сталин отметил провозглашение Таджикистана «у ворот Индостана» как пример для «восточных стран». Вскоре после этого он совсем забыл о таких вещах, поскольку его внешняя политика все больше сосредоточивалась на поддержании безопасности Советского государства.

Когда Хрущев возродил (в измененной форме) идею преобразования еще недавно колонизированного мира, он взял с собой в мировое турне политиков и интеллектуалов из Центральной Азии. Во время визита в Индию и Афганистан в 1955 году он хвастался:

«В нашу делегацию входят… представители Узбекистана и Таджикистана, народы которых исповедуют ислам. Но чем мусульмане отличаются от других верующих в нашей стране? В нашей стране нет таких различий, потому что все народы нашей страны являются достойными членами великого Советского Союза и составляют единую семью народов нашей страны». Одним из членов делегации Хрущева был Шараф Рашидов, будущий первый секретарь Коммунистической партии Узбекистана.

На протяжении 1950-х годов Рашидов много путешествовал по деколонизирующемуся миру в качестве советского эмиссара. Выходцев из Центральной Азии почти никогда не назначали на службу за пределами их собственных республик (в отличие от русских и некоторых украинцев, татар и армян, чья география службы охватывала весь Советский Союз), но многие из них представляли Советский Союз за рубежом – особенно в мусульманском мире.

За поездками Рашидова в качестве советского культурного эмиссара в 1950-х годах последовали назначения многих выходцев из Центральной Азии советскими послами за границей. В 1956 году Хрущев перевел Бободжона Гафурова, первого секретаря компартии Таджикистана, в Москву на должность директора Института востоковедения. Гафуров был назначенцем Сталина, и его удаление из Душанбе было частью хрущевского плана избавления от сторонников Сталина в республиках.

Однако его назначение в Москву было не просто вежливым пинком наверх. Гафуров возглавлял институт почти до самой своей смерти в 1977 году и внес значительный вклад в разработку его политики.

Гафуров был историком, чей opus magnum – «Таджики», впервые опубликованные в 1949 году, – стал основополагающим документом таджикской национальной истории. Благодаря академическим заслугам он наладил связи с учеными в мусульманском мире и за его пределами.

В дополнение к многочисленным международным конференциям, которые он организовывал, он регулярно проводил у себя в институте встречи с послами из стран третьего мира. Он был одним из самых выдающихся представителей Центральной Азии в мире.

Однако самым видным представителем Центральной Азии в советской дипломатии стал узбек Нуритдин Мухитдинов (1917– 2008). Он прошел войну и получил тяжелое ранение под Сталинградом. После демобилизации он построил партийную карьеру в Узбекистане. В 1955 году Хрущев назначил его первым секретарем партии республики в рамках борьбы со сторонниками Сталина, а в 1956 году вызвал Мухитдинова в Москву и ввел его в Президиум Коммунистической партии Советского Союза.

Незарегистрированных мечетей, тайно существовавших в складских помещениях в колхозах или городских кварталах, было больше, чем официальных.

Многочисленные святилища привлекали к себе паломников, а празднования жизненного цикла часто включали чтение Корана или благословений, которые совершали старейшины общины. Многие из святынь принадлежали местным уважаемым семьям с хорошей родословной, которым удалось передать исламское учение от поколения к поколению.

В конце 1950-х годов некоторые из них начали тайно давать уроки избранным ученикам. Такие учебные кружки назывались худжра (по названию келий в медресе, где жили студенты): редкие в Центральной Азии места, где можно было делиться исламским учением. Большинство учителей были улемами, пережившими ужасы 1930-х годов, которым было важно сохранить в обществе знания об вере. Их мало интересовала и критика джадидов, и новые течения политического ислама, возникшие на Ближнем Востоке после Второй мировой войны.

Самым важным из этих учителей оказался Мухаммаджан Рустамов (ок. 1892–1989), известный своим ученикам по прозвищу Домулла Хиндустани, или «индийский профессор». У Мухаммаджана, представителя поколения джадидов, была очень необычная жизнь. Он учился в медресе в Коканде и Бухаре в период, когда джадиды критиковали традиционное образование в Центральной Азии. Их взгляды были ему неблизки, и во время потрясений Гражданской войны в России он уехал из Туркестана, намереваясь продолжить образование. Так он оказался в Индии (отсюда и прозвище), где учился в совсем не реформаторском медресе Усмания в Аджмере.

В 1929 году, как раз в тот момент, когда Сталин начал свою революцию сверху, он вернулся домой, и, разумеется, там его ожидали неприятности. За следующую четверть века более восьми лет он провел в заключении в трех разных местах, а в период Второй мировой войны служил в Красной армии и получил ранение на Западном фронте в Белоруссии.

После этого он некоторое время официально работал имамом САДУМа в Таджикистане. Выйдя на пенсию, он начал неофициально преподавать в худжре. Кроме того, он написал шеститомный комментарий к Корану, который остался неопубликованным.

Другой важной фигурой в кругах худжры был Алихан-тюре Шакирходжаев, бывший лидер второй ВТР, (Восточно-Туркестанская республика) которого советские власти похитили за непокорность и отвезли в Ташкент. Как и Хиндустани, он стремился к сохранению традиций: он хотел защитить исламское образование, а не подвергать его критике, что так любили делать джадиды. Советская власть стала для него испытанием веры, пройти которое можно было при условии, что будешь уповать на Бога и терпеть, а не вести политическую или военную борьбу. Ислам не был для него вопросом политики.

Улемы по-прежнему подвергались маргинализации в обществе и на тех и на других основаниях. Стоит учесть, что САДУМ было советским учреждением далеко не первого ряда. Его фетвы не имели юридической силы, у его должностных лиц не было никакого общественного статуса, и в официальных мероприятиях они участия не принимали. По бóльшей части религиозная деятельность осуществлялась вне контроля САДУМа.

Этот неофициальный ислам был по определению незаконным, но в более поздний советский период к нему относились более или менее терпимо. Подобно теневой экономике, которая процветала в тот же период, неофициальный ислам не подрывал советского строя, и между ним и исламом САДУМа не было четких границ. Улемы САДУМа стремились лишь задавать направление, но не претендовали на контроль над всей деятельностью верующих.