Soviet Orient

Возьмем, к примеру, ритуалы жизненного цикла, которые были, пожалуй, самыми важными маркерами национальной идентичности в ту эпоху. Празднования рождений, обрезаний и свадеб сопровождались музыкой (как национальной, так и образчиками современной советской эстрады) и омывались морем водки, распитие которой также стало частью национальных традиций. Свадьбы вобрали в себя множество европейских элементов (невеста была одета в белое, и к свадьбе часто готовился праздничный торт). Когда жизнь оказывалась прожита до конца, только самых закоренелых коммунистов хоронили без исламского ритуала, тогда как многие мусульманские могилы украшались бюстами умерших в типичном советском стиле.

Центральноазиатские традиции не застыли во времени. Они играли в обществе важную роль, но не потому, что подтверждали непрерывность или неизменность общества, а потому, что маркировали границы. Кроме того, они отличали выходцев из Центральной Азии от чужаков: советских европейцев, корейцев, армян и других мусульман. Традиции, которые чтили в позднесоветской Центральной Азии, не были «пережитками прошлого» и не стояли вне советского порядка – они были его неотъемлемой частью и им же формировались.

Национальность была не просто вопросом нарратива об историческом прошлом и прославления аутентичности. Она стала укореняться в повседневных социальных практиках. Если политика партии и государства признавала и во многом подтверждала национальные обычаи и традиции, то командная экономика заложила основу для укрепления традиционного образа жизни, особенно в сельской местности.

Советская экономика с ее вечным дефицитом создала необходимость в социальных сетях, основанных на семьях и сообществах, чтобы получать доступ к товарам и услугам, которые нельзя было достать за деньги. В сочетании с упором на сельскохозяйственное производство советская система породила глубокий социальный консерватизм в центральноазиатском обществе.

Коммунистические ценности коллективизма накладывались на ритмы сельскохозяйственного труда, воспроизводя в результате солидарность на местном уровне, сильно поколебленную потрясениями 1920–1930-х годов.

Колхозы сделались своего рода узлами общности. Председатели колхозов и местные партийные чиновники, которые несли ответственность перед государством за выполнение производственных планов, действовали в качестве агентов как государства, так и локальных сообществ. Авторитарное правление председателей колхозов воссоздало на удивление патриархальный порядок, который черпал свою легитимность из местных обычаев. В махалли и колхозы вернулось уважение к старикам, общине и семье, а также местным обычаям.

Семья сделалась основным центром советской жизни в Центральной Азии (рис. 18.1). Именно посредством семьи и ее связей индивидуумы взаимодействовали с советской экономикой. Важно отметить, что этот консерватизм был тесно связан с национальной идентичностью. Например, уважение к старшим, традиция отмечать события жизненного цикла и проявлять гостеприимность входили в национальные обычаи узбеков и туркмен. Уважение к обычаям и традициям маркировало границы нации.

У партии-государства был свой собственный список советских ценностей. Предполагалось, что граждане ценят усердный труд, коллективизм и уважение к обществу, а также избегают нарциссизма, потакания своим желаниям и безответственного потребления.

В 1920–1930-е годы мятежная, нетерпеливая молодежь перевернула общество с ног на голову. Теперь же выжившие представители того поколения узрели мудрость в том, чтобы с уважением относиться к старости. В Советском Союзе в целом правительство стало рассматривать молодежь как объект воспитания в рамках подготовки к будущей жизни, а не как самостоятельную революционную силу.

Хрущевские годы ознаменовались появлением нонконформистской молодежной субкультуры, копировавшей западную моду и манеру поведения. Критика этой субкультуры, как в официальных источниках, так и среди уважаемых представителей общественности, акцентировалась на потакании своим желаниям, деструктивности, отсутствии социальной сознательности и уважения к сообществу. Эта критика прекрасно сочеталась с традиционными центральноазиатскими нормами и приводила советские ценности в соответствие с местными традициями.

Традиция, однако, вещь далеко не простая. Предполагается, что традиции должны служить связующими звеньями с прошлым, при этом сами они крайне изменчивы. В суматохе сталинской эпохи многие обычаи исчезли. Канул в прошлое чачван (вуаль из конского волоса), который женщины носили в оседлых районах, меньше стало религиозных обрядов, и сам жизненный уклад, в основе которого лежало кочевничество, постепенно сошел на нет. Традиции, которые пережили сталинскую эпоху или возродились после нее, были не совсем такими же, как у предыдущих поколений, и в них ощущался явный след современности.

Тем не менее в трансформации, происходящей по всему Советскому Союзу, было нечто волнующее. Пока капиталистический мир страдал от Великой депрессии, Советский Союз превратился в строительную площадку размером с целый материк. Властям нравилось хвастаться своим великим экспериментом, и они приглашали в гости сочувствующих большевикам представителей Запада. Центральная Азия в этом отношении была важна с той точки зрения, что там как будто бы были искоренены все несправедливости колониального порядка, подданные колоний стали гражданами, а отсталость преодолена. О таких путешествиях 1930-х годов есть небольшой литературный сборник, где хорошо схвачено это чувство радостного возбуждения. Джошуа Куниц, американский коммунист, который путешествовал по Центральной Азии в 1934 году, встречался с молодым таджикским членом Госплана, который сказал ему:

Если вы когда-нибудь захотите написать о Таджикистане, пожалуйста, не совершайте ошибку большинства европейцев, которые к нам приезжают, не опускайтесь до клише, связанных с экзотикой, не восхищайтесь великолепием хаоса… Пожалуйста, не распространяйтесь о красоте нашей одежды, пестроте наших кишлаков, о тайне, скрытой под женскими паранджами, очаровании отдыха на коврах под тенистыми платанами, о сладких монотонных песнях наших акынов, зеленом чае из пиалы и поедании плова руками. На самом деле ничего особенно чарующего во всем этом нет. Возьмите любого культурного центральноазиата, культурного в современном смысле этого слова, – для него большинство местных обычаев символизируют отсталость, незнакомство с элементарными правилами гигиены и санитарии.

Преодоление отсталости, стремление догнать остальной мир, искоренение вредных обычаев – джадидов вполне устроили бы эти устремления. Многие националисты и многие национальные государства в XX веке преследовали аналогичные цели. Советы утверждали, что им удалось все это реализовать лучше всех. Зимой 1932/33 года Лэнгстон Хьюз, великий американский поэт, несколько месяцев провел в Центральной Азии (он называл ее «пыльным, разноцветным хлопковым югом Советского Союза»). Он смотрел на советскую Центральную Азию через призму расы. Самым примечательным в Центральной Азии ему показалось отсутствие сегрегации по цвету кожи. «Я отправляюсь из Москвы на юг, и никто не обращает внимания на то, что я небелый, и людей, которые едут со мной в поезде и чья кожа гораздо темнее моей, – их тоже никто не дискриминирует», – писал он. Он встретил «человека, почти такого же смуглого, как я», а тот оказался мэром Бухары. «В ходе нашего разговора я узнал, что в Центральной Азии есть много городов, где темнокожие мужчины и женщины занимают должности в правительстве – много, много таких городов. И я вспомнил Миссисипи, где негры составляют больше половины населения, но никто никогда не слышал о мэре-негре». Новый порядок вдохновлял его этой отменой различий:

Джентльмены… которые писали прекрасные книги о поражении плоти и торжестве духа… любезно выйдут вперед и заговорят о Революции, где торжествует плоть (и дух)… а сотни тысяч молодых людей утоляют жажду духовного роста, знаний, любви и размножения, с тел и душ падают оковы, и Господь не говорит, что простолюдин не может жениться на его дочери, а раввин не проклинает союз иудея с язычницей, а Киплинг не пишет, что «этим двоим не сойтись никогда» – ибо эти двое уже сошлись…

Подобные настроения служат нам важным напоминанием о том, что миллионы людей в колониальном мире очаровывают идеалы прогресса и культуры, а также надежда покончить с прошлым, с неравенством и различиями. Они иллюстрируют также и контраст между царскими и советскими порядками.

Еще важнее то, что с появлением национальных территорий вновь запустились ключевые процессы государственного строительства: создание стандартизированных языков, а также национальных культур, литературных пантеонов и исторических традиций. Эти процессы разворачивались в таких институциях, как государственные школы, пресса и музеи, причем каждая из них финансировалась Советским государством, а укомплектовывалась в основном выходцами из Центральной Азии. Золотой век советских народов наступит после Второй мировой войны, но создание национальных республик стало решающим шагом в этой истории.

Самое важное в проекте размежевания – торжество идеи нации, которая стала основным способом идентификации. Советская политика признала и кодифицировала национальность, хотя и продолжала настаивать на тезисе об универсальности Истории. Всем нациям было суждено пройти один и тот же путь прогресса и достичь бесклассового общества, только делать это они должны были на своих родных языках и в своих национальных костюмах.

Всех советских граждан официально классифицировали по национальности. Она стала не просто абстрактным ощущением культурной принадлежности, а частью юридической идентичности человека. Национальность записывалась в документах, удостоверяющих личность, и была одним из существенных факторов на протяжении жизненного пути советского гражданина. Обещаниям национального самоопределения суждено было на несколько десятилетий вперед стать важной частью представлений о сути советского строя.

Коммунистический режим превратил разные национальные проекты центральноазиатских интеллектуалов в политическую реальность. Кроме того, признав существование шести наций, он на долгие годы заморозил различия в том виде, в каком они существовали в 1924 году. Реальность некоторых из них (узбеков и казахов) была более очевидной, других же (например, киргизов и каракалпаков) – менее.

Казахская интеллигенция рассматривала последние две группы как подгруппы казахской нации, однако активизм в Киргизской и Каракалпакской автономиях привел к формированию там отдельных наций. А вот в таких группах, как сарты или кипчаки, таких активистов не нашлось, и национальной мобилизации не случилось, и потому они исчезли из официальной номенклатуры и стали рассматриваться как часть узбекского народа.

Так сформировалась новая карта Центральной Азии с вроде как национальными республиками. Собрали их из разных частей. Казахстан объединил земли бывшего Степного края с территориями Семиречья и Сырдарьинского района Туркестана. Политические активисты из этих двух регионов вели деятельность разрозненно, и на объединение в цельную политическую элиту у них ушло некоторое время.

В состав Узбекистана и Туркменистана вошли земли Туркестана, которые в течение нескольких десятилетий находились под прямым управлением России, а также протектораты Бухара и Хива, которыми Россия никогда не управляла. Республики не были похожи друг на друга. Узбекистан, ставший союзной республикой в 1924 году, включал в себя крупные города региона и претендовал почти на все их наследие. Другие республики в значительной степени определяли себя, отталкиваясь от Узбекистана. Казахстан тем временем занял территорию, сравнимую с Британской Индией. Он стал автономной республикой в составе РСФСР, что укрепило давнюю глубокую связь степной зоны с Россией. Позднее, в 1920-х годах, когда советские политики разделили Советский Союз на ряд экономических зон, Казахстан стал самостоятельным экономическим регионом, отдельным от остальных четырех республик Центральной Азии. (Такова была логика советского речевого оборота «Центральная Азия и Казахстан», который на Западе часто ошибочно принимали за очередную попытку «разделять и властвовать».)

Не бывает так, чтобы национальные границы снисходили с небес, они всегда возникают в результате политической борьбы между национальными движениями и государствами. Следует помнить, что эта борьба уже происходила между жителями Центральной Азии и не была на ровном месте навязана Советами (не говоря уже о самом Сталине).

Как только появились национальные территории, принадлежность к ним приобрела новое значение в повседневной жизни. То, к какой общности человек относился – к узбекам Узбекистана или к казахам Казахстана, – отныне имело значение. Нации получили право собственности на свои территории, и титульные нации – распространенное в Советском Союзе название народов, живущих на своих территориях, – пользовались определенными привилегиями при трудоустройстве, чтобы способствовать процессу коренизации в нерусских частях Союза.

Автором документа был Файзулла Ходжаев, молодой премьер-министр Бухарской народной республики и самопровозглашенный ученик Фитрата. Ходжаев превратил проект восстановления национального единства узбекского народа в важную революционную задачу Советского государства. В каком-то смысле новый Узбекистан должен был стать прежней Бухарой, где соберется все оседлое население Центральной Азии, за исключением кочевников, которых бухарские правители так и не смогли подчинить. Эта идея стала кульминацией чагатайского проекта, который представлял оседлое население Центральной Азии как единую нацию. В некотором роде это было и воссозданием тимуридской государственности в советских условиях.

Самый серьезный вызов бухарскому проекту для Узбекистана исходил от казахской комиссии. Ее возглавлял Султанбек Кожанов (1894–1938), человек непростой судьбы. В 1917 году он издавал вместе с Мустафой Шокаем в Ташкенте газету на казахском языке и участвовал в организации казахского движения. В 1921 году, вступив в Коммунистическую партию, он сопровождал Георгия Сафарова в ходе его деколонизаторской поездки по Семиречью. Вначале Кожанов выступал за создание центральноазиатской федерации, но, как только от этой идеи отказались, он и его коллеги выбрали себе другую цель, занимавшую все казахские элиты в начале XX века: объединить всех казахов в одну политическую единицу.

Казахи Туркестана должны были объединиться с жителями Казахской автономной республики, существовавшей с 1920 года на территории бывшего Степного генерал-губернаторства. С этой целью они претендовали на все Семиречье и Сырдарьинский район, включая город Ташкент, который, по их мнению, был центром экономической жизни Казахстана и должен принадлежать казахам. Претензии узбеков казахские представители высмеивали и утверждали, что узбеки вообще не являются настоящей нацией, а представляют собой совокупность различных групп, не способных претендовать на оформление национальной государственности. Туркмены поддержали казахов – главным образом для того, чтобы избежать экономического господства узбеков. Киргизам удалось доказать, что они отличаются от казахов (казахские делегаты решительно оспаривали эту точку зрения), и каракалпакам тоже.

Жаркие споры между различными комиссиями, похоже, застали Москву и ее эмиссаров врасплох. Лидеры Центральноазиатского бюро европейского происхождения пытались установить правила принятия решений, и последнее слово по наиболее спорным вопросам оставалось за Москвой. Что Ташкент должен стать частью Узбекистана, а не Казахстана, постановил сам Сталин, однако стенограммы дискуссий ясно показывают, что ход этих дискуссий определяли коммунисты Центральной Азии.

В ходе размежевания Туркестан, Бухара и Хива перестали существовать, а на их месте возникло несколько новых национальных территорий. Узбекистан и Туркменистан стали союзными республиками, подписав договор, зафиксировавший образование федеративного союза. Казахи не получили Ташкента, однако к Казахской автономной республике, основанной в 1920 году, отошла большая часть Сырдарьинского района и все Семиречье. Советский проект национального размежевания осуществил мечту казахского политического класса, сформулированную еще в 1917 году. Казахстан стал автономной республикой в составе Российской республики, а каракалпакам и киргизам достались автономные округа, также в составе Российской республики. Наконец, внутри Узбекистана была создана Таджикская автономная республика. За следующие двенадцать лет на карте произошли некоторые изменения, и некоторые территории получили более высокую степень автономии: Таджикистан стал союзной республикой в 1929 году, а Казахстан и Киргизия – в 1936 году. В 1936 году Каракалпакский автономный округ получил статус автономной республики в составе Узбекистана. К этому моменту политическая карта Центральной Азии приняла свои нынешние очертания.

В январе 1924 года партийные власти в Москве решили «начать предварительное обсуждение возможности и целесообразности размежевания казахского, узбекского и туркменского районов [в Туркестане] по национальному принципу». Это предварительное обсуждение вылилось в полномасштабную дискуссию, которая развивалась стремительно. Комиссии, избранные из числа членов партии и представлявшие разные национальности, высказывали свои соображения относительно создания новых республик. К июню Москва согласовала и одобрила проект размежевания. За лето территориальные комиссии определили новые границы, и к 18 ноября, когда правительства Туркестана, Бухары и Хивы встретились, чтобы распустить эти образования и учредить республики, процесс подошел к завершению.

Москва не собиралась выносить дискуссию в публичную плоскость. Нет уж: вопрос должна была решить именно авангардная партия. Центральноазиатские члены партии ухватились за эту возможность с поразительной готовностью и почти самостоятельно руководили дискуссией по мере того, как она разворачивалась. По сути, они делали все возможное, чтобы реализовать вышеописанные национальные проекты. Все стороны воспринимали существование разных народов в Центральной Азии как очевидный факт.

На удивление, ожесточенные споры велись на тему того, как именно Центральную Азию разделять, а не того, стоит ли ее разделять вообще. Против самой идеи размежевания никто не возражал. Некоторые участники проекта выдвинули идею центральноазиатской федерации: вместо нескольких отдельных республик, непосредственно подчиняющихся центру, Центральная Азия могла бы стать единой федерацией национальных республик. Это предложение было основано не на идее единства Центральной Азии, а на принципе сохранения экономических взаимосвязей в регионе. Предложение отклонили.

Центральным стал вопрос о том, где именно проходят границы – как этнические, так и территориальные – между народами Центральной Азии. До того момента классификации этнического состава региона не существовало. Первоначальное обсуждение касалось всего трех национальностей. Еще несколько категорий, существующих сегодня в Центральной Азии, сформировались в процессе размежевания, когда интересы местных элит и современные методы этнографической категоризации сложным образом пересеклись с политическими интересами советского режима, который тогда еще только набирал силу.

Предложения о формировании узбекской нации сформулировала Бухарская коммунистическая партия, выдвинув идею «создания Узбекистана на основе Бухары». В основном документе приводился простой аргумент: «Узбекский народ, ранее объединенный государством Тимура и его преемников, за последние столетия распался на отдельные части. На протяжении веков этот распад характеризовался ослаблением экономических сил и политических структур, заключительной стадией которых является экономический застой, потеря государственного единства и физическое уничтожение народа под господством ханств, эмиратов и царизма».

В документе утверждалось, что государство Тимуридов было национальным государством узбеков (ключевой аргумент чагатайского проекта), а распад этого единого государства рассматривался как причина упадка, культурной отсталости и даже эксплуатации. Теперь же, когда революция «вывела узбекский народ на новый этап исторического развития», необходимо было сделать так, чтобы «все народы, носящие единое имя», получили свои, отдельные советские политические единицы на национальной основе, в соответствии с особенностями их образа жизни и экономических практик». Такие национальные единицы позволят партии «проводить комплексную экономическую и культурную работу» и облегчить строительство социализма.